Борис Мегрели - Именем закона. Сборник № 3
В дверях стоял Хмелев. У Александра удивительная способность подходить бесшумно. Его лицо выражало крайнее недоверие и презрение к Рахманину.
— Сгинула Дарья Касьяновна, — сказал он. — Выбыла в деревню час назад. Сразу же после уборки. В отпуск.
Мне хотелось спросить, в какую деревню, но воздержался. Если Александр не сказал в какую, значит, не сумел узнать ее названия. Пока не узнал.
— Куда девались остальные бутылки? — спросил он у Рахманина.
— Не знаю, — ответил тот.
— Сколько их было всего, хоть знаете?
— Всего? Три. Две водки и одна бутылка рислинга.
Я зна́ком дал понять Хмелеву, что он потом выяснит судьбу остальных бутылок, и пригласил Рахманина в комнату.
У окна Король разговаривал со следователем прокуратуры Мироновой. Рядом с высоким Королем Миронова казалась миниатюрной. Модель скульптуры. Как все маленькие женщины, Миронова выглядела моложе своих лет. Нельзя было сказать, что она мать шестнадцатилетней девушки. Ее муж работал у нас в следственном управлении. Это она в юности подбила его вместе с ней поступить в юридический. Парень собирался стать геологом, уже в экспедиции ходил, но, видно, Миронова и в девичестве отличалась терпеливостью, когда хотела добиться своего.
— Здравствуйте, Ксения Владимировна, — сказал я Мироновой.
— Здравствуйте, Сергей Михайлович, — ответила она, протянув руку. — Не смотрите не меня с укором. Я опоздала, потому что я сегодня в отгуле. Хотела быть в отгуле. Приступим?
Дверь открыл седой, коротко подстриженный мужчина в накинутом на мускулистое тело халате.
— Доброе утро. Старший инспектор МУРа Бакурадзе, — сказал я.
— Разве что для милиции такое утро доброе. Проходите…
В гостиной лежали тяжелые гантели.
— Извините, что помешал вам укреплять здоровье.
— Ничего. Я на здоровье не жалуюсь. В свои пятьдесят два к врачам обращаюсь лишь за справкой для загранкомандировок.
— Где вы работаете?
Он взял со стола бумажник, достал визитную карточку и протянул мне.
«Василий Петрович Гриндин. Международный отдел ВЦСПС».
— Хотите кофе?
— Не откажусь.
В кухне была стерильная чистота. На тумбе стояла красивая кофеварка «Эспрессо». Гриндин включил ее.
— Чем вам милиция не угодила, Василий Петрович? — спросил я.
— Среагировали бы на мои сигналы, и не было бы такого утра, как сегодня, — ответил он, подавая мне чашку кофе. — С тех пор как у Надежды Андреевны поселился этот бородатый бездельник, наш покой, мягко выражаясь, нарушился. Жена подтвердила бы мои слова, но она сейчас в санатории. Пьянки, гулянки до утра, причем все начинается, когда нормальные люди уже отгуляли свое. Одно слово, богема. А ваши товарищи не среагировали. Не среагировали, и все тут. А следовало бы среагировать. Как там у вас говорят? Профилактика преступления. — Гриндин по-светски отглотнул горячий кофе и так же бесшумно поставил чашку на блюдце. — Простите, как, вы сказали, ваша фамилия?
— Бакурадзе.
— Я не знал, что в московском уголовном розыске работают грузины.
— Не все, далеко не все. Чудесный кофе. Спасибо.
— Бразильский. Привез неделю назад из Рио-де-Жанейро. Вы не были в Рио?
— Не доводилось. Когда вы в последний раз звонили в милицию?
— Месяца полтора назад.
— Почему сегодня ночью не позвонили?
— Не видел смысла. Я же вам сказал, на мои звонки милиция не реагировала. Вот вам и результат. Этот подонок убил прекрасную женщину в расцвете сил…
— Вы разрешите осмотреть вашу квартиру?
— Осматривайте, если вам надо.
Собственно, меня интересовала одна спальня, так как она примыкала к квартире Комиссаровой, точнее к единственной комнате Комиссаровой. Спальня была обставлена белой мебелью в стиле Людовика. На полу лежал белый пушистый ковер. Я опешил от этой белизны и остановился в дверях, опасаясь переступать порог.
— Входите, входите, — сказал Гриндин.
Я вошел в комнату с сознанием, что вхожу в чужую спальню, неловко и осторожно ступая, чтобы не помять белый ковер. Здесь даже телефонный аппарат был белым. В такой спальне и любовь должна быть белой. Господи, как надо любить жену, чтобы с такой старательностью и вкусом обставить комнату, где проходит ночь, подумал я.
— Разрешите позвонить?
— Пожалуйста, пожалуйста.
Я набрал номер Комиссаровой и, услышав голос Хмелева, сказал:
— Подвигай что-нибудь.
— Понял, — ответил Александр и стал двигать стул.
Слышимость через смежную стену была хорошей.
— Следственный эксперимент, так сказать? — усмехнулся Гриндин. — Проверяете меня?
— Себя, Василий Петрович. Вы ошибаться можете, мы — нет. — Для пущей важности я добавил: — Не имеем права.
Мы перешли в гостиную.
Гриндин взглянул на часы. Он торопился на работу, а я задерживал его. Но мне надо было выяснить, какой у него сон — крепкий или чуткий.
— Посочувствуешь вам. Впрочем, если вы не спите так, как я. У меня соседи тоже шумные.
— То есть?
— Меня пушки не разбудят.
— Я сплю чутко, и слух у меня отменный. Совершенно определенно могу различать звуки за такой стеной, особенно если не сплю. Да, да. Сегодня ночью я долго не спал. Читал. Я имею обыкновение читать на ночь. Не берусь утверждать с абсолютной точностью, но в районе двух я слышал за стеной крик. Непродолжительное время. Потом все затихло. Я подумал, что бедняжка, избитая пьяным подонком, заснула. Действительно, заснула. Только вечным сном. И не верьте вы ни одному слову этого негодяя. Он, конечно, прикидывается ягненком и утверждает, что не убивал Надежду Андреевну, что его не было дома. Действительно, его не было дома, но только часа полтора. В половине двенадцатого он проводил гостей, а в начале второго вернулся. Я видел собственными глазами, как он уходил, видел с балкона, и слышал собственными ушами его шаги по комнате. Он имеет обыкновение ходить по квартире в уличных туфлях. Вот так-то. А теперь извините, мне пора на работу.
Глава 2Начальник МУРа генерал Самарин был нетерпим к многословию и приблизительности. Это мы всегда учитывали, когда шли к нему с докладом, не всегда удачно, но мы старались. В последнее время каждый из нас готовился предстать перед его очами с особой тщательностью. У Самарина воспалился желчный пузырь, и мы опасались желчи генерала больше, чем он сам. Самарин принадлежал к той категории бесстрашных и сильных людей, которые не умеют болеть и которых даже насморк выводит из состояния равновесия.
Выложив на стол стопу чистых листов бумаги, я позвонил в научно-технический отдел Каневскому.
— Марк Ильич, Бакурадзе вас беспокоит, — сказал я в трубку.
— Почему беспокоит? Вы мне звоните, между прочим, по делу. Так что вас беспокоит?
— Нож и предсмертная записка. Следов, которые нас могли бы заинтересовать, вы ведь не обнаружили.
— Следов? Нет. Если вы хотите спросить, имеются ли на черенке ножа пальцевые отпечатки этого бородача Рахманина, то имеются. Имеются также пальцевые отпечатки покойной.
— А на записке?
— На записке? Тут все гораздо сложнее. Имеются пальцевые отпечатки и покойной и бородача. Но… Вы не знаете, покойная случайно не была левша?
— Не знаю. Почему вы об этом спрашиваете?
— Почему? Вы, когда закладываете лист бумаги в пишущую машинку, пальцами какой руки захватываете его?
— Левой.
— Вы не левша, нет?
— Нет.
— Вот видите. А на записке следы пальцев правой руки покойной, то есть что я хочу сказать: или покойная была левша или…
— А на обратной стороне листа следы есть?
— В том-то и дело, что нет.
— Вообще никаких следов?
— Ничьих. Так что думайте, молодой человек, думайте.
Тут не думать надо, а узнать, левшой или не левшой была Комиссарова. Отсутствие следов на обратной стороне записки не очень меня смущало. Все зависит от силы захвата. При слабом захвате пальцы могли и не отпечататься на бумаге.
Я записывал вопросы, на которые мне следовало получить ответы, когда позвонил Хмелев. Он звонил из автомата международного аэропорта Шереметьево. Я озадаченно спросил:
— Что тебя туда занесло?
— Девушка улетает в турпоездку в Венгрию, — ответил он, явно улыбаясь.
Я не на шутку рассердился. Вот так, с улыбкой, он каждый раз мне сообщал, что провожает или встречает свою очередную девушку. Из его девушек можно было сколотить целый женский батальон.
— Ты же на задании, Саша, — сказал я.
— А сейчас где? Из иллюминатора серебристого лайнера ручкой машет Валентина.
— Голубовская?
— Она, голубушка. Мы с ней не встретились. Я задержался у Тани.
— Грач?
— Да. Валя последней ушла вчера от Нади. Дома не ночевала. Утром заехала домой, взяла чемодан и укатила. Сосед доложил. Пришлось мчаться сюда. Опоздал. До вылета пятнадцать минут. Снять?